«Нам предстоит задача серьезная! Выработать собственный свой стиль и проложить для оперной русской музыки новую дорогу»
М. Глинка.
В рамках проекта РНФ No 23-28-01839 «Механизмы самосознания и самопрезентации креативной личности в русской культуре (на материале творчества М.И.Глинки)»
Письма, предлагаемыя читателямъ "Русскаго Архива" представляютъ интересъ и какъ матеріялъ для біографіи Глинки, и какъ документы для исторіи Русской музыки, заключающіе въ себѣ сужденія объ искусствѣ геніальнаго ея представителя. Самый языкъ этихъ писемъ, чистый, правильный, при всей его простотѣ и нерѣдко небрежной своеобразности, довольно замѣчателенъ, какъ доказательство того, каково было образованіе въ этомъ отношеніи людей Глинкинскаго поколѣнія, даже не бывшихъ литераторами, но жившихъ съмолоду около кружковъ тогдашняго не обширнаго, но избраннаго литературнаго міра.
Воспоминанія моего отрочества представляютъ мнѣ живо то время, когда Глинка, пріобрѣтшій извѣстность нѣкоторыми превосходными романсами, въ полной порѣ зрѣлой молодости, поставилъ на сцену "Жизнь за Царя" (въ пятницу 27 Ноября 1836:, ему было тогда 32 года). Помню хорошо то колебаніе, тотъ разладъ, которые появленіе ея произвели въ Петербургскомъ артистическомъ мірѣ и въ тогдашней публикѣ. Музыкальные педанты, пользовавшіеся тогда большимъ авторитетомъ? говорили о новой оперѣ, презрительно пожимая плечами, и лишь немногіе безпристрастные любители и знатоки утверждали, что Глинка большой, самородный талантъ. Публика, "le gros du public", не знала, кому вѣрить {Одинъ изъ тогдашнихъ аматеровъ, который славился въ гостиныхъ исполненіемъ разныхъ ходячихъ романсовъ, сопровождая свой голосъ фальшивымъ бренчаньемъ на Фортепьянахъ, говорилъ про великое произведеніе, что оно "чѣмь тебя я огорчила съ барабанами."-- Эта пошлость повторялась въ партерѣ во время представленій. Статьи, печатавшіяся тогда въ Сѣверной Пчелѣ Булгарина, были наполнены хотя вполнѣ невѣжественными, но весьма язвительными отзывами о Глинкѣ; помню, что г. Булгаринъ, не имѣвшій ни малѣйшаго понятія о музыкѣ, вѣроятно, съ непонятыхъ словъ какого-нибудь музикуса, печаталъ во всеуслышаніе, что Глинка не знаетъ и оркестровки, ибо въ Жизни за Царя оркестръ написанъ слишкомъ низко (?). Эта нелѣпость никого не удивила. К. В. О.}. Многое въ оперѣ Глинки казалось ей, по непривычкѣ и рутинѣ, страннымъ. Едва ли кто нибудь въ средѣ ея осмѣлился бы, не усомнясь и громогласно, объявить, что эта опера не хуже напримѣръ "Капулетовъ и Монтеки" и что музыкальное дарованіе Глинки не ниже таланта увлекательнаго мелодиста Беллини, который былъ тогда въ такой модѣ, что князь В, Ѳ. Одоевскій говорилъ, что наша публика не только "обеллинилась", но и "взбѣленилась". Но инстинктъ влекъ ее въ театръ, когда давали "Жизнь за Царя" и, когда незабвенная А. Я. Воробьева (въ послѣдствіи супруга славнаго пѣвца О. А. Петрова) пѣвала: "Ахъ не мнѣ бѣдному"*, то почти у всѣхъ въ залѣ навертывались на глазахъ слезы, и слышны были въ разныхъ мѣстахъ всхлипыванья. Видно, нервы теперь стали крѣпче у людей, хотя тогда меньше было слышно про нервныя болѣзни, чѣмъ нынѣ.
Года три спустя, бывши 17 лѣтнимъ студентомъ, я узналъ Глинку лично. Вскорѣ послѣ того мы сошлись очень близко, не смотря на разительную въ такіе годы разницу возраста. (Глинка былъ 18 лѣтъ старше меня). Извѣстность и авторитетъ его успѣли значительно укрѣпиться. Это было время появленія новыхъ его романсовъ (преимущественно на слова Кукольника), работы надъ оперой "Русланъ и Людмила" и впослѣдствіи самой постановки ея на сцену (въ пятницу, 27 Ноября 1842, ровно 6 лѣтъ послѣ "Жизни за Царя" и на той же сценѣ). Въ эту зиму и особенно, въ слѣдующую, я видѣлъ его безпрестанно, и много ночей проводилъ нашъ дружескій кругъ въ веселыхъ бесѣдахъ, оживленныхъ импровизаціями и пѣніемъ Глинки (онъ превосходно и охотно пѣлъ свои романсы, но изъ чужихъ романсовъ пѣлъ только одинъ: "Любила я твои глаза", графа М. Ю. Віельгорскаго). Много можно бы разсказать про это веселое и любопытное время, но объ этомъ когда нибудь послѣ.
Біографы и критики недавней эпохи, не жившіе въ тотъ періодъ времени и вообще узнавшіе Глинку гораздо позднѣе, а слѣдовательно измѣнившимся отъ лѣтъ и болѣзней, говорятъ во многихъ случаяхъ не точно о постановкѣ и исполненіи "Руслана" и вообще о взглядахъ Глинки на искусство и нѣкоторыхъ музыкантовъ въ лучшую пору его дѣятельности. Я наприм. гдѣ-то читалъ, будто онъ въ грошъ не ставилъ Рубини, между тѣмъ, какъ я самъ видалъ его въ восторгѣ отъ этого величайшаго пѣвца своего времени, котораго я, кромѣ концертовъ и вечеровъ, имѣлъ счастіе слышать на сценѣ въ продолженіи двухъ зимъ сряду по два и по три раза въ недѣлю (петербургскіе сезоны итальянской оперы 18ІЗ--1844 и 1844--45 годовъ). Надо замѣтить также, что Глинка любилъ нерѣдко парадоксы въ разговорахъ, и ловить на лету его отрывочныя сужденія, придавая имъ значеніе рѣшительныхъ его приговоровъ, было бы крайне опрометчиво. Такъ напр., помню, что я однажды ему похвалилъ одно музыкальное произведеніе, а онъ отвѣчалъ мнѣ именно этими словами, перемѣшивая русскую фразу съ французской, что дѣлывалъ часто: "Что ты говоришь? да ты посмотри: онъ, тутъ обокралъ Мейербера, comme si Meyerbeer n'etait pas assez mauvais comme cela". Между тѣмъ Глинка чтилъ геній Мейербера, и оказалось, что даже онъ вовсе не пренебрегалъ произведеніемъ, которое называлъ выкраденнымъ у него. Также увѣряютъ, будто съ Глинкой торговались при постановкѣ Руслана, дѣлали ему непріятности, будто опера не имѣла успѣха и т. п.1 Правда, Глинку огорчали: требованіе урѣзокъ, болѣзнь Петровой, (въ чемъ не кого было винить), отчего партію Ратмира надобно было въ первое представленіе исполнять ея соименницѣ, но ни какъ не соперницѣ, воспитанницѣ театральной школы Анѳисѣ Петровой 2-й. Но дирекція сдѣлала для постановки оперы почти невозможное. Костюмы были верхъ роскоши и изящества и всѣ съ иголочки, а въ 4 актѣ, подданные Черномора, женщины-бабочки, колдуны, арапы, феи, лезгины -- были точно чудными обитателями какого-то волшебнаго царства {Замѣтимъ здѣсь одно обстоятельство, которое можетъ пригодиться и для декораторовъ вообще и для будущихъ постановокъ Руслана, Глинку очень занимала декорація Черноморова сада. Пришедши навѣстить больнаго князя Одоевскаго, онъ говорилъ ему: "боюсь, что мнѣ нарисуютъ балкончиковъ съ розанчиками; мнѣ бы хотѣлось небывалыхъ деревьевъ, цвѣтовъ...." На столѣ у князя Владиміра Ѳеодоровича лежала раскрытая книга Эренберга съ рисунками микроскопическихъ растеній и животныхъ. "Что это такое?" спросилъ Глинка. -- Твой Черноморовъ садъ, отвѣчалъ князь В. Ѳ. Такъ и вышло. Выбраны были нѣкоторые изъ рисунковъ, и декорація, Черноморова сада (сгорѣвшая) вся составилась по книгѣ знаменитаго энтомолога изъ микроскопическихъ растеній, разумѣется, увеличенныхъ до чудовищнаго размѣра,-- и дѣйствительно небывалыхъ на сценѣ. Это преданіе, на бѣду, потерялось у декораторовъ, или вовсе осталось для нихъ неизвѣстнымъ. Ред.}. Декораціи (числомъ 9) всѣ были новыя. Родлеръ превзошелъ самого себя, въ 4 актѣ, изображеніемъ замка и садовъ Черномора, въ концѣ 3-го видомъ сѣвернаго лѣса, а самый первый "leverde rideau" представлявшій пиръ въ теремѣ Свѣтозара, былъ такъ ослѣпительно-великолѣпенъ, что самые старые и взыскательные театралы были поражены. Ничего и издали подобнаго не видывали мы ни въ "Фенеллѣ", ни въ "Робертѣ", ни въ "Жидовкѣ", ни въ балетахъ Тальони. Все это теперь давно сгорѣло. Что касается до успѣха "Руслана", скажу слѣдующее. Я былъ на генеральной его репетиціи и тогда же видѣлъ, что присутствовавшіе, которыхъ было много, недоумѣвали и находили многое страннымъ, непривычнымъ, непонятнымъ, длиннымъ, а слѣдовательно скучнымъ. Но потомъ публика болѣе и болѣе входила во вкусъ этой музыки съ каждымъ представленіемъ; многія мѣста оперы сдѣлались вскорѣ популярными. На сценѣ больше всего производила впечатлѣніе сцена Ратмира въ 3 актѣ, превосходно исполнявшаяся Петровою 1-ю и особенно страстное стретто въ концѣ: "Чудной сонъ живой любви". Успѣхъ оперы былъ таковъ, что хотя не всякое представленіе давало блистательные сборы, но все таки они были таковы, что дирекція нашла выгоднымъ дать "Руслана и Людмилу" съ 27 Ноября 1842 по 25 Февраля 1843 (конца карнавала), т. е. въ 3 мѣсяца, 35 разъ. Въ моихъ тогдашнихъ замѣткахъ, которыхъ я теперь не имѣю подъ рукою, обозначены особенности почти каждаго изъ представленій, изъ которыхъ я не пропустилъ ни одного. Хотя въ послѣдствіи оперу играли рѣже, но причиной этому было уже постепенное распаденіе русской оперной труппы, когда Рубини, Тамбурини, Віардо и итальянская опера (съ конца Октября 1843 года) поглотили все вниманіе восторженной петербургской публики.
1 Я былъ тяжело боленъ предъ постановкою Руслана и потому не знаю, что по этому случаю происходило. Вѣроятно, шестилѣтній успѣхъ Жизни за Царя улучшилъ отношенія между дирекціей и знаменитымъ сочинителемъ; но по поводу постановки Жизни за Царя, Глинка мнѣ говорилъ, что съ него была взята подписка -- никогда не требовать ни малѣйшаго вознагражденія за представленія этой оперы. -- Помню также, что послѣдняя генеральная репетиція "Жизни за Царя" производилась при стукѣ работниковъ, околачивавшихъ ложи большаго театра. Глинка наружно высказывалъ ко всему этому и другому многому большое хладнокровіе, но внутренно онъ глубоко огорчался такимъ пренебреженіемъ и къ искусству вообще и къ нему лично. Онъ полагалъ, что при такихъ условіяхъ Жизнь за Царя не выдержитъ и трехъ представленій. Я радовался его твердости и желѣзному терпѣнію и замѣчалъ, что ему, какъ Ванѣ, предстоитъ.
"въ крѣпкой правдѣ послужить"
ибо, независимо отъ новаго шага въ искусствѣ, его Жизнь за Царя имѣла и политическое значеніе: она должна была противодѣйствовать тому тяжелому впечатлѣнію, которое еще живо оставалось въ умахъ послѣ продѣлокъ Аракчеевыхъ и Магницкихъ, своимъ самоуправствомъ и презрѣніемъ къ законности нанесшихъ столько вреда самымъ чистымъ и святымъ народнымъ убѣжденіямъ. К. В. О.
Помнится, въ 1844 году Глинка уѣхалъ изъ Петербурга въ Парижъ, и съ этого времени началась его странническая жизнь. Мы встрѣтились послѣ этого лишь черезъ много лѣтъ по возращеніи его изъ Испаніи и на весьма короткое время, но сохранили до конца и въ разлукѣ самыя пріязненныя отношенія. Признаюсь откровенно: я не люблю вспоминать Глинку въ эту новую эпоху его жизни, съ происшедшими въ немъ на то время перемѣнами, съ наперсникомъ его, какимъ-то Дономъ Педро или Дономъ Алонзо и прочими {Справедливость заставляетъ меня замѣтить, что Донъ Педро не только былъ очень хорошій музыкантъ, но страстно любилъ Глинку и ухаживалъ за нимъ какъ за ребенкомъ. Онъ былъ Глинкѣ дѣйствительно полезенъ, а не вреденъ. К. В. О.}, хотя въ то время онъ уже въ самомъ дѣлѣ сдѣлался безспорною знаменитостью и у насъ, гдѣ большинство ждало, для ея признанія, чтобы Парижъ и Берлинъ высказали о немъ свое мнѣніе. Въ сердцѣ и къ памяти моей живъ другой Глинка, котораго физическое сходство, въ лучшую пору его дѣятельности, поразительно схвачено на единственномъ вѣрномъ портретѣ его, завѣщанномъ мнѣ умиравшимъ общимъ другомъ нашимъ Булгаковымъ. Для меня Глинка есть Глинка той поры, когда онъ былъ въ полной жизненной силѣ, безпечный, нерѣдко странный и парадоксальный, но живой, остроумный, добродушный, какъ подобаетъ быть генію, Глинка -- временъ Степановскихъ каррикатуръ, но вмѣстѣ и творчества "Руслана" и самыхъ вдохновенныхъ его романсовъ.
Прошло еще нѣсколько лѣтъ. На масляницѣ 1857 года я былъ въ покинутомъ мною за три года до того Петербургѣ. Въ одно утро, на Маріинскомъ театрѣ возобновленная русская оперная труппа давала "Линду де Шамуни" Донидзети. Въ ожиданіи увертюры, я стоялъ у оркестра. Вдругъ входитъ въ оркестръ капельмейстеръ и даровитый композиторъ К. Н. Лядовъ, обливаясь слезами, идетъ прямо ко мнѣ и говоритъ: "Знаете ли, М. Н.. какое горе, какое несчастіе? Сейчасъ получено письмо изъ Берлина: Глинка умеръ!" Болѣе намъ не было времени перемолвить ни слова, потому что К. Н. Лядову нужно было начинать увертюру; но нечего говорить, что мы оба перечувствовали въ эти минуты {Я видѣлъ въ послѣдній разъ Глинку проѣздомъ чрезъ Берлинъ въ 1856 г. Онъ уже былъ боленъ, за нимъ ухаживали В. Н. Кашперовъ, о которомъ Глинка такъ сочувственно говоритъ въ своихъ письмахъ, и какія-то двѣ Нѣмочки; онъ весь встрепенулся, услышавъ русскую рѣчь, и обрадовался мнѣ несказанно.-- "Всякій день тебя благодарю, говорилъ онъ мнѣ, что надоумилъ познакомиться съ Деномъ, что за человѣкъ! я думалъ, что я что нибудь въ музыкѣ смыслю, но когда я поговорилъ съ Деномъ, то припомнились мнѣ твои слова, что мы въ музыкѣ кромѣ вершковъ ничего не знаемъ. Я сказалъ Дену: "Вы забудьте, что передъ вами сочинитель двухъ оперъ; трактуйте меня, какъ ничего незнающаго школьника и начните со мною музыку съ самаго начала". И Глинка разсказалъ мнѣ о своихъ контрапунктическихъ работахъ съ Деномъ и о томъ, что весь погрузился въ церковную музыку, не смотря на мое противодѣйствіе, Глинка всталъ съ постели, утверждая, что у него только минутное нездоровье, и сыгралъ мнѣ свою небольшую новую піеску въ строгомъ церковномъ стилѣ, разумѣется западномъ. Какъ жаль, что я не догадался тогда списать этотъ листокъ,-- но я не ожидалъ, что вижу Глинку въ послѣдній разъ. Чрезъ двѣ недѣли, будучи въ Веймарѣ, я узналъ, что прислали изъ Берлина за русскимъ священникомъ -- похоронить Русскаго, котораго имя Нѣмцы, по обычаю, коверкали всѣми возможными и невозможными способами. Скоро я убѣдился, что этотъ русскій человѣкъ -- былъ Глинка!... При мысли объ этой невозвратимой потерѣ, нельзя не вспомнить, что съ его смертію погибъ, можетъ быть, цѣлый новый періодъ нашей церковной музыки, къ которой Глинка готовился.-- Денъ, величайшій изъ музыкальныхъ теоретиковъ и археологовъ, какихъ только привелось мнѣ встрѣтить въ жизни, отзывался о Глинкѣ съ непритворнымъ, глубокимъ уваженіемъ и сочувствіемъ. Кстати позволю себѣ выписать нѣсколько строкъ изъ моего Путеваго Дневника 1856, нынѣ уже не лишенныхъ интереса. Подъ 23 янв./4 февр. (въ Берлинѣ) у меня записано: "Былъ у "Глинки -- онъ въ постелѣ. Опъ подружился съ Мейерберомъ; отрывки изъ "Жизни за Царя" были здѣсь исполнены (въ это время Мейерберъ былъ, кажется капельмейстеромъ въ Берлинѣ); на репетиціяхъ Глинка простудился и теперь боленъ." К. В. О.}.
Люди, не жившіе съ Глинкой въ эпоху, о которой я говорилъ, полагаютъ, что они первые такъ сказать открыли Глинку, до пониманія котораго будто бы тогда никто не доросъ. Я сказалъ истину на этотъ счетъ. Правда, долго не многіе рѣшались "смѣть свое сужденіе имѣть" и понимать его музыку. Но существовали же тогда: кружокъ Брюлова, общество кн. Одоевскаго и т. п. Да позволено же будетъ именовать послѣ этого и нашъ молодой кругъ, хотя составленный по большой части изъ людей мало или почти не знавшихъ музыки, но который Глинка любилъ и и даже не пренебрегалъ его мнѣніемъ, зная, что тамъ любятъ искусство и имѣютъ вкусъ. Мы хорошо знали его музыку, какъ-бы инстинктивно признавали Глинку геніемъ и не задумывались называть его этимъ именемъ, не ожидая санкціи Герцевой залы въ Парижѣ или камеръ-музикусовъ Берлина и Дрездена. Намъ перепѣлъ онъ безчисленное число разъ безсмертныя свои пѣсни, и только мы, слышавшіе ихъ отъ него самого, внимая имъ теперь, можемъ вполнѣ чувствовать то, что сказалъ о нихъ поэтъ:
Какъ будто въ нихъ вошла всецѣло
Для новой жизни безъ конца,
Душа оставившая тѣло
Ихъ бездыханнаго творца (*).
(*) А. Н. Майковъ, въ стихахъ "На кончину М. И. Глинки".
Предлагаемыя письма Глинки относятся къ двумъ посдѣднимь годамъ его жизни. Они писаны въ Москву къ покойному общему другу нашему Константину Александровичу Булгакову (род. 17 Апрѣля 1812, ум. 8 Декабря 1862), который завѣщалъ ихъ мнѣ, какъ сокровище, вмѣстѣ съ вышеупомянутымъ портретомъ Глинки, какъ единственному изъ бывшихъ тогда въ Москвѣ и одному изъ немногихъ уцѣлѣвшихъ друзей, составлявшихъ кружокъ, о которомъ я сейчасъ говорилъ. Кто не зналъ въ свое время Булгакова, этого любезнаго, даровитаго, добраго "Костю", какъ называли его въ свѣтѣ издавна и до конца? Онъ не развилъ далеко своихъ блестящихъ дарованій, но былъ по природѣ артистъ, отличный музыкантъ и пѣвецъ по призванію. Онъ страстно былъ привязанъ къ искусству, любилъ горячо все изящное и своихъ друзей, которые его никогда не забудутъ.
Михаилъ Лонгиновъ.
Орелъ,
10 Февраля 1868.
ПИСЬМА М. И. ГЛИНКИ.
I.
Любезнѣйшій другъ Константинъ Александровичъ!
Премного благодарю тебя за твою память обо мнѣ и за присылку портрета шалуна (1) Бетховена. Въ свою очередь посылаю тебѣ: 1-е) портретъ Бетховена, который, полагаю, долженъ быть похожъ. 2-е) неизданную мазурку моего сочиненія, которую усовершенствовалъ нарочно для тебя. 3-е) дѣтскую польку съ комментаріями. Все это пришлется къ тебѣ на домъ.
Вмѣсто Андалузіи я провелъ два года въ мѣстечкѣ (2) Парижъ, гдѣ хотѣлъ было написать Симфонію Украинскую: Тарасъ Бульба, но мнѣ не удалось. Въ прошломъ году я возвратился изъ заграницы и провелъ лѣто въ Царскомъ Селѣ. Тамъ началъ я писать записки (Memoires) и довелъ ихъ до 1854, считая со дня моего рожденія т. е. съ Мая 1804. Я ихъ кончилъ зимою, и вышло болѣе 50 листовъ, уютно исписанныхъ {Записки М. И. Глинки напечатаны въ Русскомъ Вѣстникѣ томъ XLIV (1863), стр. 798--818.}. Переложилъ на оркестръ Nocturne de Hummel à 4 mains F dur (Opus 99). Слыша исполненіе этой пьесы на репетиціи Филармоническаго концерта, я остался ею доволенъ. Переложилъ также на оркестръ нѣсколько романсовъ. Весною написалъ на оркестръ торжественный польскій, который постараюсь имѣть счастіе посвятить Государю Императору ко дню коронаціи. Недавно положилъ я также на два голоса романсъ твоего однофамильца (3) (полагаю): "Прости меня, прости, прелестное созданье" музыка Ѳедорова (4). Не въ продолжительномъ времени онъ будетъ въ печати.
Теперь можно найти всѣ мои романсы въ печати, ихъ до 62. Скажу однако же, что изданія многихъ невѣрны. Г. С. въ особенности заслуживаетъ менѣе другихъ довѣренности публики и позволяетъ себѣ дѣлать искаженія ни съ чѣмъ не сообразныя, таковы Баркаролла и Сомнѣніе (5) передѣланныя на 2 голоса и сокращенная Молитва, названная въ каталогѣ Молитва Лермонтова для контральто, безъ хора. Если желаешь имѣть эту Молитву, напиши, я не полѣнюсь и пришлю ее тебѣ съ исправленными ошибками. Эту Молитву исполняли весною въ театральномъ училищѣ съ хоромъ и оркестромъ; слушатели остались много довольны (6).
Не смотря на это, N. (нѣкогда пріятель) возстаетъ противъ этой Молитвы и защищаетъ искаженія Г. С. Странно кажется, а вотъ въ чемъ дѣло: онъ, сердитъ на меня отчасти за то, что я не пришелъ въ восторгъ, когда онъ съ самодовольною улыбкою и прихваливая себя, читалъ мнѣ разборъ моей оперы Жизнь за Царя. Что же дѣлать, всякій воленъ думать, какъ хочетъ: я никогда не считалъ N глубокимъ музыкантомъ. Разборы его не только не убѣждаютъ меня въ противномъ, но ясно изобличаютъ, что взглядъ его на музыку остался также поверхностенъ и однообразенъ, какъ былъ прежде. Куда ему до Н. Н. Норова (7) и графа М. Ю. Вельегорскаго (8)!
Я бы охотно навѣстилъ тебя, но опасаюсь не питушества (съ Бахусомъ я въ разладѣ), а желѣзной дороги: она жестоко дразнитъ мои нервы. Притомъ же приступаю къ новому труду, къ оперѣ въ 3-хъ дѣйствіяхъ и 5-ти картинахъ, Двумужницѣ.
Если когда будешь въ Питерѣ, заверни ко мнѣ; постараюсь угостить музыкой, а если прикажешь и превосходнымъ хересомъ.
Гейденрейхъ (9) тебѣ кланяется. Обнимаю тебя отъ души, твой неизмѣнный Мишка (10) Глинка.
Мой адресъ: въ Эртелевомъ переулкѣ, въ домѣ Томиловой.
С.-П.бургъ 8 Іюня
1853 года.
II.
Любезнѣйшій другъ Константинъ Александровичъ!
До сихъ поръ я не отвѣчалъ на два твои посланія, не отъ лѣности, а по причинѣ болѣзни. Здѣсь въ Питерѣ лѣтомъ -- адъ, въ комнатахъ душно какъ въ теплицѣ, ночей нѣтъ, на дачахъ же сыро и, избѣгая городскаго жара, я вѣроятно простудился на островахъ и хотя мнѣ легче, но все еще страдаю.
Мод. Коньяру (11) и Сергѣю Ивановичу Штуцману (12) мой усердный поклонъ и приношу искреннюю признательность за ихъ ласковыя строки. Прежде, нежели сообщу мое мнѣніе о программѣ предполагаемаго концерта, нужнымъ считаю сдѣлать нѣкоторыя объясненія о Молитвѣ. Молитва эта съ воплемъ вырвалась изъ души моей въ 1847 году въ Смоленскѣ во время жесточайшихъ нервныхъ страданій. Я написалъ ее тогда для фортепьяно безъ словъ. Она была весьма немногимъ извѣстна до нынѣшняго года. Въ Генварѣ настоящаго года посовѣтовали мнѣ прибрать къ ней слова Лермонтова: Въ минуту жизни трудную; я попробовалъ, и оказалось, что они подходятъ къ мелодіи и вообще къ музыкѣ какъ нельзя лучше. Требовалось объема голоса, двѣ октавы отъ нижняго до верхняго la; Леонова (13), артистка (contralto) русской оперы, въ то время училась уже у меня пѣнію по рекомендаціи Петрова (14) и В. В. Самойлова (15). Не полагая, чтобы голосъ ея (хотя свѣжій и звонкій) могъ удовлетворительно выполнить эту Молитву, я для пробы сначала написалъ на лоскуткѣ бумаги самыя трудныя мѣста, и такъ вышло хорошо, что я написалъ партитуру для оркестра, прибавя хоръ для усиленія эффекта и отдохновенія главнаго голоса. Эту партитуру, вмѣстѣ съ нѣкоторыми другими, отдалъ Леоновой для ея концерта, долженствовавшаго быть 20 Февраля. Программа концерта была такъ ловко составлена, что было разсчитано на всѣ возможные вкусы, и билеты были проданы, когда кончина Императора Николая І-го прекратила всѣ публичныя представленія. Чтобы вознаградить съ моей стороны бѣдную бенефиціантку за неудачу, я отдалъ ей въ собственность партитуру Молитвы и другихъ моихъ пьесъ, переложенныхъ для ея концерта.
Теперь обращаюсь къ предполагаемому вами концерту. Здѣсь естественно возникаютъ три вопроса:
1. когда предполагаетъ С. И. Штуцманъ дать его?
2. какія средства имѣетъ онъ въ своемъ распоряженіи?
3. для какой цѣли предполагаетъ С.И. Штуцманъ дать свой концертъ?
Во время оно, въ проѣздъ мой чрезъ Москву, мнѣ случилось бытъ на концертѣ, устроенномъ Геништою,-- онъ весь состоялъ изъ однѣхъ только классическихъ пьесъ Моцарта, Бетховена и Генделя. Онъ былъ данъ въ очень небольшой залѣ и не могъ принести значительныя выгоды Геништѣ. Предполагаю, что С. И. Штуцману угодно соединить пріятное съ полезнымъ, или яснѣе, угождая искреннимъ любителямъ музыки, не пренебречь и денежными выгодами; въ такомъ случаѣ придется измѣнить программу, о чемъ успѣемъ списаться.
Предполагаю также, что по причинѣ тѣхъ же матеріальныхъ выгодъ, С. И. Штуцманъ не пожелаетъ дать своего концерта лѣтомъ, а осенью или зимою.
Предположивъ, что концертъ будетъ осенью (чего бы я желалъ), я могу принять въ немъ тогда болѣе дѣятельное участіе.
Леонова владѣетъ обширнымъ, звонкимъ голосомъ: двѣ октавы съ половиною, отъ нижняго соль до верхняго до.
[]
Занимаясь со мною болѣе полугода пѣніемъ съ примѣрнымъ постоянствомъ, она сдѣлала примѣчательные успѣхи. Я се мучу ненавистною итальянскою музыкою (16), чтобы выработать голосъ; она же самородный русскій талантъ и поетъ въ особенности хорошо русскія пѣсни съ нѣкоторымъ цыганскимъ шикомъ, что весьма по нутру русской публикѣ. Хорошо исполняетъ вообще русскую музыку, въ особенности мою Молитву, пригнанную мною по ея голосу.
Если начальство позволитъ, вышепоименованная Леонова намѣрена осенью быть въ Москвѣ и дать тамъ концертъ или два. Во всякомъ случаѣ, я намѣренъ былъ ее тебѣ рекомендовать, зная, что ты просто за удовольствіе поставишь себѣ сдѣлать мнѣ пріятное. Теперь болѣе, чѣмъ когда, ты можешь быть ей полезенъ, упросивъ С. И. Штуцмана принять участіе въ ея концертѣ. Она же отслужила бы ему пѣніемъ Молитвы и другихъ пьесъ по взаимному соглашенію.
Не разглашай объ этомъ, а, потолковавъ келейно, извѣсти.
Новыхъ пьесъ у меня нѣтъ. Теперь я весь погруженъ въ либретто новаго труда (17). Жаръ и болѣзнь не позволяютъ еще заняться дѣломъ.
Твоя пьеска интересна; не смотря на нѣкоторыя неловкости, все-таки лучше канители N.
На слѣдующей недѣлѣ вышлю Молитву; надобно внимательно пересмотрѣть, а силъ нѣтъ. Страшно, говорю, въ Питерѣ жаръ одолѣваетъ; довольно!
Обнимаю тебя отъ души, весь твой М. Глинка.
С.-Петербургъ, 23 Іюня 1855 года.
III.
Любезнѣйшій другъ Константинъ Александровичъ!
Премного благодарю тебя за твой подарокъ, равно какъ за твои дружескія строки. Благодарю равнымъ образомъ пріятелей твоихъ, коимъ угодно было обо мнѣ вспомнить.
4 Августа обѣдалъ у меня Аркаша (18), вечеромъ была хорошая музыка; я былъ въ самомъ пріятномъ расположеніи духа. 5-го рано утромъ захворалъ и теперь едва только начинаю оправляться, и такъ не сѣтуй за мое долгое молчаніе.
Нѣтъ сомнѣнія, что главною причиною моихъ жестокихъ страданій здѣшній суровый климатъ. Собирался осенью ѣхать въ Варшаву, но обстоятельства не допустили. Зимую здѣсь; меня утѣшаетъ мысль, что можетъ быть ты вздумаешь навѣстить насъ.
Извини, что плохо пишу, я еще слабъ, и рука плохо повинуется. Пиши чаще, твои письма меня всегда радуютъ.
Искренно любящій тебя М. Глинка.
28 Августа 1855 года.
IV.
Любезнѣйшій другъ Константинъ Александровичъ!
Не сѣтуй, что не сейчасъ же отвѣчалъ на твое письмо. (Замѣчу мимоходомъ, не знаю почему, писанное на французскомъ діалектѣ). Дѣло въ томъ, что я едва только что начинаю оправляться и даже не могу еще сказать духъ бодръ, а плоть немощна; весь я въ какомъ-то оглумѣ, т. е. хандрѣ. Настоящее мерзко, а о будущемъ не смѣю загадывать.
Хотѣлъ было я поѣхать въ Варшаву:-- c'est le paradis des hommes vieux ou de ceux qui sont sur le retour (19). Разстройство здоровья и обстоятельства задержали меня здѣсь. Я зимую въ Петербургѣ, а ежели будетъ самомалѣйшая возможность, раннею весною отправлюсь въ Германію.
Искренно жалѣю, что ты хвораешь, а почти столько же (если еще не болѣе), что лѣчишься. Въ 1851 году правая рука, а въ прошломъ 1854 году правая нога у меня разшалились; къ счастію я не лѣчился, а теперь и та, и другая въ порядкѣ.
Въ непродолжительномъ времени вышлю кое-что изъ моихъ музыкальныхъ шалостей.
У меня прекрасная зала для квартетовъ и другихъ музыкальныхъ продовольствій (20), но я ничего не затѣваю: душа къ музыкѣ не лежитъ, а сверхъ того я не выношу не токмо сигаръ, но и самыхъ легкихъ папиросокъ.
Желаю тебѣ скорѣйшаго выздоровленія. Кланяйся всѣмъ тѣмъ, кои меня помнятъ и любятъ. Не стѣсняясь, пиши, когда вздумаешь.
Всегда любящій тебя М. Глинка.
9 Сентября 1855 г.
Питеръ.
V.
Любезнѣйшій другъ Константинъ Александровичъ!
Получилъ твое письмо и искренно благодарю; не писалъ же тебѣ такъ давно по причинѣ болѣзни. Оная болѣзнь еще въ началѣ 1844 года названа была рыжимъ Нѣмцемъ (21): Artritis vage hemmoroidaria, по-русски: геммороидальный летучій ревматизмъ, котораго боли sont ипе partie de plaisir въ сравненіи съ замираніемъ, тоскою, Sensation de luxation (вывиха) и другими гадостями. Довольно!
Странно! странно! говорю, что человѣкъ, одаренный тонкимъ слухомъ и изящнымъ пупкомъ (22) для вбиранія или лучше всасыванія въ себя всего прекраснаго, странно! повторяю, что оный могъ назвать (и что хуже того, восклицаю) писать о двухъ именахъ, и что еще хуже, о музыкѣ ихъ. Странно! дѣйствительно, что въ письмѣ К. Булгакова я встрѣтилъ слова: Шпоръ и Бортнянскій. Полагаю, что ты просто захотѣлъ подшутить надо мною.
И. Е. Колмаковъ спросилъ бы: что такое Шпоръ?
Шпоръ -- дилижансъ прочной, нѣмецкой работы; по моему, работящій нѣмецкій лошакъ -- идолъ германской посредственности.
Что такое Бортнянскій?
Сахаръ Медовичъ Патокинъ -- довольно!
У васъ, въ вашей бѣлокаменной, процвѣтали два нѣмецкихъ мужа нѣкогда, а именно Геништа и Гебель; съ обоими я былъ коротко знакомъ. У Геништы была довольно опрятная библіотека. Справься, цѣла ли она?
Цѣла ли она или нѣтъ?
Въ наказаніе тебѣ посылаю слѣдующій рецептъ:
No 1. Для драмматической музыки:
Глюкъ первый и послѣдній, безбожно обкраденный Моцартомъ, Бетговеномъ etc. etc.
No 2. Для церковцой и органной:
Вахъ. Seb.
H-moll-Messe и Passion's-Musit.
No 3. Для концертной:
Гендель, Гендель и Гендель.
NB. Хоръ, наприм. Бортнянскаго такъ schmach въ сравненіи съ Генделемъ, что 80 человѣкъ Бортнянскаго, у Генделя representent au moins 200.
Генделя рекомендую:
Messias.
Samson. Въ этой есть арія soprano съ хоромъ H-moll, когда Далила убаюкиваетъ Сампсона, чтобъ надуть его, похожая на мою изъ Руслана: О мой Ратмиръ, любовъ имиръ (23), только во сто разъ свѣжѣе, умнѣе и забористѣе.
Jephta.
Надѣюсь, что послѣ этакой cure radicale, уже не встрѣтятся въ письмахъ твоихъ Шпоры и Бортнянскіе. Pour dorer la pilule, на дняхъ вышлю тебѣ романсъ Леоновой: Слеза; она сочинила мелодію, а я ее обработалъ. И потомъ дуэтъ: Прости, прости, музыка Ѳедорова, арранжировка моя.
По пословицѣ долгъ платежемъ красенъ, вмѣсто 2-хъ пришли мнѣ 6 московскихъ саекъ -- я ихъ очень люблю.
Прощай. Кланяйся нашимъ общимъ знакомымъ. Весь твой М. Глинка.
С.П.Бургъ 8 Ноября 1855 года.
VI.
Любезнѣйшій другъ, Константинъ Александровичъ!
Письмо твое получилъ и премного благодарю. Въ свою очередь поздравляю тебя съ новымъ годомъ и желаю всего лучшаго въ мірѣ, въ особенности же, чтобы твое здоровье поправилось.
Очень радъ буду, если въ присланныхъ мною музыкальныхъ бездѣлкахъ отыщется что-нибудь по твоему вкусу. Приводя въ возможный порядокъ мои сочиненія, я обрѣлъ Bolero и на дняхъ надѣюсь обрѣсти Valse-Fantasie, игранные въ Павловскѣ въ 1840 г. (24) Если пожелаешь, сообщу тебѣ копіи этихъ пьесъ для фортепьяно; полагаю, что ты ихъ помнишь.
Я отъ холода и скуки впалъ въ апатію, и единственною отрадою служитъ мнѣ надежда: раннею весною уѣхать въ Германію; это путешествіе я предприму не только для поправленія плохаго моего здоровья, но и для нѣкоторыхъ музыкальныхъ справокъ; въ Берлинѣ же, гдѣ собираюсь зимовать, могу услышать Глюка, Баха и Генделя.
На дняхъ обѣдалъ у меня Петръ Степановъ (25) съ женою; очень о тебѣ вспоминали.
Пиши чаще и крупнѣе и вѣрь моей неизмѣнной дружбѣ. Весь твой
М. Глинка.
2 Января 1856 года.
VII.
Любезнѣйшій другъ, Константинъ Александровичъ.
Я не спѣшилъ отвѣчать на письмо твое, поджидая, чтобы набѣжало что-нибудь интересное.
Князь Левъ Григорьевичъ Голицынъ (26) своимъ пріѣздомъ чрезвычайно обрадовалъ меня. Онъ слышалъ у меня и у Лоди (27) Леонову (актрису, которая у меня учится уже болѣе года) и остался ею очень доволенъ. Онъ обѣщалъ ей свое содѣйствіе, когда она пріѣдетъ въ Москву давать концерты. Если ничто не помѣшаетъ, Леонова будетъ къ вамъ въ Москву въ самомъ началѣ поста. Она намѣрена дать 2 концерта: одинъ пополамъ съ дирекціей, а другой для себя въ частной залѣ.
Надѣюсь, что по старой дружбѣ ты не откажешь моей ученицѣ въ твоемъ содѣйствіи, тѣмъ болѣе, что она его вполнѣ заслуживаетъ. Мою Молитву: Въ минуту жизни трудную, она поетъ весьма удовлетворительно, и оная Молитва съ ея звонкимъ голосомъ и оркестромъ производитъ нарочитый эффектъ и многія мѣста съ сильной вонью, какъ говорилъ Ѳирсъ (28).
А propos de Ѳирсъ, съ нимъ и его братомъ Львомъ я провелъ очень пріятно вечеръ у Д. И. Нарышкина (29); тамъ были всѣ Бартеневы (30); пѣли, играли на цитрѣ и пр. Я имъ проигралъ нѣсколько моихъ опытовъ (essais) въ русской церковной музыкѣ, чѣмъ они остались многодовольны.
Знакомъ ли ты лично съ Николаемъ Филипповичемъ Павловымъ (31) (авторомъ повѣстей Ятаганъ и пр.)? Если такъ, то усердно поклонись отъ меня ему и попроси, чтобъ онъ позволилъ доброму пріятелю моему, дѣйствительному статскому совѣтнику F. И. Кузьминскому, напечатать сочиненный имъ романсъ на его (Павлова) слова, кои при семъ прилагаю. Я обѣщалъ Павлову самъ написать музыку; но здѣсь въ Питерѣ холодъ, сплетни и скука одолѣли шибко, и вдохновеніе улетѣло.
Если же ты съ Н. Ф. Павловымъ лично незнакомъ, то постарайся сообщить мнѣ его адресъ.
Отыскиваются многія изъ моихъ пьесъ для фортепьяно, но не Valse-Fantaisie (что играли въ 1839--1840 годахъ въ Павловскѣ), но я усердно ищу эту пьесу и когда обрѣту, сообщу тебѣ копію. Vale. Весь твой Михаилъ Глинка. Пиши покрупнѣе.
С.П.Бургъ. 2 Февраля 1856 г.
ПРИЛОЖЕНІЕ.
Романсъ.
Не говори, что сердцу больно
Отъ ранъ чужихъ;
Что слезы катятся невольно
Изъ глазъ твоихъ.
Будь равнодушна, какъ могилы,
Кто ни страдай;
И за невинныхъ Бога силы
Не призывай.
Твоей души святые звуки,
Твой дѣтскій бредъ,--
Перетолкуетъ все отъ скуки
Безбожный свѣтъ.
Н. Павловъ.
VIII.
Любезнѣйшій другъ, Константинъ Александровичъ.
Подательница этой записки, Дарья Михайловна Леонова, извѣстная артистка С.П.бургскихъ театровъ, моя ученица, намѣрена дать нѣсколько концертовъ въ Москвѣ. Талантъ ея самъ за себя постоитъ, а тебя, какъ стараго и добраго друга, прошу принять ее подъ твое особенное покровительство. Что нужно будетъ сдѣлатъ, самъ смекнешь, а барыня желаетъ, чтобы достать залу дворянскаго собранія для ея концерта.
Я боленъ, какъ собака, а все-таки, понатужась, окончу инструментовку Valse-Fantaisie, которую тебѣ посвящаю. Vale. Весь твой М. Глинка.
IX.
Любезнѣйшій другъ, Константинъ Александровичъ.
Податель этой записки, Владиміръ Никитичъ Кашперовъ (32), мой сынь, (какъ его называю),талантливый,образованный etc. etc. человѣкъ, желаетъ познакомиться съ тобою. Прими же его, во имя мое* съ свойственнымъ тебѣ радушіемъ, чѣмъ весьма обяжешь твоего вѣрнаго стараго друга Мишку.
NB. Гриппъ вельми зѣло одолѣваетъ меня.
X.
Любезнѣйшій другъ, Константинъ Александровичъ.
Я послалъ къ тебѣ на дняхъ двѣ записки, одну съ Леоновой, а другую съ Кашперовымъ. Получилъ ли ты ихъ? и что съ тобою? сдѣлай милость увѣдомь.
Я все еще хвораю, но вчера, не смотря на недугъ, окончилъ инструментовку Valse-Fantaisie (помнишь?-- Павловскъ -- около 42, 43 годовъ etc.-- довольно), вчера же отдалъ переписывать и, когда копія партитуры будетъ готова, сейчасъ же вышлю на твое имя. Тебя же прошу немедля приказать росписать партитуру на голоса и похлопочи, чтобы оный Scherzo (Valse-Fantaisie) былъ исполненъ въ концертъ Леоновой. Пьеса сія (повторяю) была исполнена въ Парижѣ въ залѣ Герца съ большимъ успѣхомъ въ апрѣлѣ 1845 года; можно надѣяться, что и вашей публикѣ она понравиться можетъ. Я ее переинструментовалъ въ 3-й разъ съ нарочитымъ усовершенствованіемъ и ухищреніемъ злобы (33) трудъ посвящаю тебѣ, а партитуру отдаю въ собственность г-жи Леоновой.
Если наши надежды на миръ осуществятся (34), весною отправлюсь на Западъ: сперва въ Берлинъ, гдѣ у меня есть кой-какія музыкальныя дѣлишки, а потомъ, вѣроятно,въ мѣстечко Парижъ, гдѣ мнѣ привольно и спокойно.
Болѣзнь заставляетъ меня сидѣть дома; день скучно тянется за днемъ, а потому писать болѣе нечего. Ты же живешь на юру, а потому умоляю, пиши подробнѣе и вѣрь смиренной дружбѣ твоего вѣрнаго друга М. Глинки.
Прилагаемое письмо потрудись доставить Леоновой.
10 Марта 1856 г. Питеръ.
XI.
Любезнѣйшій другъ Константинъ Александровичъ.
Сегодня посылается мой Valse-Fantaisie на имя Зиберта (35) къ тебѣ. По полученіи этого письма пошли сейчасъ же къ нему Зиберту справиться и не откажи мнѣ въ моей просьбѣ, сейчасъ же по полученіи нотъ приказать какъ можно скорѣе оную партитуру росписать на голоса. Духовыхъ требуется по одному, а смычковыхъ сирѣчь 1 и 2 скрипокъ по 3, альтовъ 2 и віолончелей съ контрабасами по 3; впрочемъ спроси объ этомъ у капельмейстера театра.
Хотя я вовсе не расчитываю на дружеское содѣйствіе В, но все-таки желаю, чтобъ этотъ Valse-Fantaisie былъ исполненъ въ концертѣ г-жи Леоновой, сколько для ея выгоды, столько или еще болѣе потому, что эта музыка напомнитъ тебѣ дни любви и младости.
Віолончели остались, измѣнилъ (т. е. усовершенствовалъ) я инструментовку только въ форте и въ послѣднемъ crescendo.
Наконецъ я узналъ, гдѣ пропадаетъ Дарья Михайловна: она съ Ферзингомъ (36) (помнишь ли ты его) даетъ концерты въ городахъ возлѣ Москвы, а именно: Новгородѣ, Тулѣ, Орлѣ и пр., въ Москву же она съ Ферзингомъ будетъ въ концѣ поста. Во всякомъ случаѣ прошу на это не расчитывать, а сейчасъ же прикажи приступить къ перепискѣ партій. Партитура Valse-Fantaisie состоитъ изъ 6 тетрадей, и ты можешь заставить работать нѣсколько писцовъ въ одно время. Издержку за переписку беру на себя и что ты истратишь, будетъ тебѣ немедленно выслано съ искренней признательностію.
У меня вчера былъ старый знакомый Аладьинъ (37), я его давно не видалъ, и онъ мнѣ кажется страшный Fanatico per la musica. Онъ описалъ мнѣ твой бывшій Atelier, и я теперь понимаю твою тоску переселяться въ другой домъ (38). Скажу однакожъ въ утѣшеніе, что сколько я тебя помню, ты всегда былъ великій мастеръ устроить и убрать самую дрянную квартиру; сверхъ того, кто тебя любитъ, тотъ не посмотритъ на степень великолѣпія пепелища.
Я радъ, что Молитва моя не была исполнена у Штуцмана: 1) Леонова поетъ ее по моему, 2) я постою за свою инструментовку; слышалъ ее въ исполненіи и остался самъ многодоволенъ.
Напрасно полагаешь, что я духовые предпочитаю смычковымъ; совсѣмъ напротивъ, я на духовые нарочито скупъ.
Гейденрейхъ тебѣ усердно кланяется.
Прощай, мой милый другъ, пиши чаще и крупнѣе. Vale. Твой Мишка Глинка.
14 Марта 1856 г. С.П.бургъ.
XII.
Любезнѣйшій другъ, Константинъ Александровичъ.
Я получилъ письмо твое, въ коемъ объявляешь о прибытіи Леоновой въ Москву; не отвѣчалъ же сейчасъ потому, что по наслѣдственному отъ отца предразсудку по понедѣдьникамъ ничего не предпринимаю.
Безъ сомнѣнія, ты уже получилъ партитуру Valse-Fantaisie и если учинилъ такъ, какъ я въ письмѣ просилъ тебя, то вѣрно можно будетъ оный Valse прокинуть въ концертѣ Леоновой. Если только партіи переписаны, пьеса эта по своему устройству не потребуетъ многихъ репетицій. Досадно, что въ послѣднемъ письмѣ я не написалъ, чтобы, по полученіи вальса, ты собралъ полковыхъ копистовъ музыки. Человѣкъ 6 отодрали бы тебѣ въ теченіе сутокъ всѣ партіи и дешево бы взяли. Контора же театральная .... пишетъ черезчуръ размашисто.
Впрочемъ дѣлай все, какъ знаешь, въ пользу моей protegee, я заранѣе благодарю тебя.
Потрудись въ отвѣтъ на это письмо увѣдомить меня о днѣ концерта и пришли программу.
Черновую статью получилъ, но разобралъ плохо; притомъ я съ вашей московской публикой не знакомъ вовсе.
Я болѣнъ, хоть брось; живу единственно надеждой удрать на Западъ въ концѣ Апрѣля.
Кланяйся Леоновой, а также и Ферзингу.
Гейденрейхъ поручилъ мнѣ усердно тебѣ поклониться. Vale. Твой вѣрный другъ Миша Глинка.
20 Марта 1856 года.
С.Петербургъ.
XIII.
Любезнѣйшій другъ, Константинъ Александровичъ!
Премного благодарю тебя, Келя (39) и Аладыша, что вы поддержали Д. М. Леонову. Изъ твоего письма вижу, что дѣйствительно (принимая въ соображеніе наводненіе концертами въ нынѣшній постъ и..... концертъ можно считать почти удачнымъ. Болѣе всего мнѣ понутру то, что Дарья Михайловна произвела симпатическое впечатлѣніе.
Очень бы радъ былъ, если бы концертъ ея съ Ферзингомъ удался, сирѣчь, чтобы былъ оркестръ хоша самый скромненькій.
Молитва и Valse-Fantaisie инструментованы по новому, никакого расчета на виртуозность (кою рѣшительно нетерплю) ни на огромность массы оркестра.
Всего требуется:
1 скрипокъ отъ 4 до 5
2 -- -- 4
альтовъ -- 2
віолончелей и басовъ отъ 2 до 3 кажд.
флейты -- 2
гобоя -- 2
кларнета -- 2
фагота -- 2
corni -- 2
трубы -- 2
тромбонъ -- 1
итого 27 до 31
Примѣчаніе. Въ Молитвѣ Фаготъ 1-й и тромбонъ должны быть разсматриваемы (consideres) какъ солисты, хотя замысловатыхъ пассажей у нихъ вовсе нѣтъ.
Въ Valse-Fantaisie надобно обратить особенное вниманіе на corni, кои въ разстрой, т. е. 1-й въ одномъ, а другой настроенъ въ иномъ тонѣ.
Молитва требуетъ исполненія строгаго (severe), Valse же Fantalsie нужно играть манерно (un peu exagere).
Пишу сіе потому, что надѣюсь, что ты самъ приложишь все стараніе, чтобы услышать Молитву и Valse-Fantaisie. Хору достаточно 16 человѣкъ: 3 баса, 3 тенора и по 3 малыхъ; можно тоже взять полковыхъ, какъ и для переписки партій.
Когда Кель пріѣдетъ въ Питеръ и застанетъ меня, онъ можетъ быть увѣренъ, что я приму его съ любовію.
Партитуру вальса ты вѣрно уже получилъ отъ Зиберта; я ее отослалъ на почту въ субботу на прошедшей недѣлѣ, и у меня есть квитанція.
Обнимаю тебя отъ всей души, твой вѣрный другъ Мишка Глинка.
Прилагаемую цидулу потрудись доставить Дарьѣ Михайловнѣ.
23 Марта 1856 года. С.П.бургъ.
XIV.
Любезнѣйшій другъ, Константинъ Александровичъ!
Я послалъ къ тебѣ афишу на концертъ Леоновой, а не писалъ до сихъ поръ по причинѣ болѣзни и хлопотъ. Теперь спѣшу увѣдомить, что концертъ удался совершенно. Оркестръ исполнилъ дѣло свое какъ нельзя лучше, хористки маленько подгадили въ хорѣ изъ Руслана. Леонова была принята отлично и собрала не мало денегъ. Сильно апплодировали Молитвѣ и Вальсу. Я въ концертѣ самъ не былъ, а мнѣ говорила сестра моя (40) и Леонова о томъ, что сообщилъ тебѣ.
Погода у насъ мерзѣющая; я избитъ и замученъ, пишу мало -- нездоровится и хлопотно. Твой неизмѣнный другъ Миша Глинка.
10 Апрѣля 1836 года.
XV.
Любезнѣйшій другъ, Константинъ Александровичъ!
Что же касается до запоя, то безъ хлѣбныхъ и виноградныхъ питей, отъ онаго, сирѣчь, запоя въ Питерѣ не отдѣлаешься. Какъ тебѣ самому извѣстно, здѣсь пожираютъ блины, ходятъ въ церковь, шатаются по концертамъ и пр. и пр. все по программѣ, все вдругъ, все однимъ, словомъ, въ родѣ нашествія Татаръ. Довольно!
Черезъ три дня я ѣду за границу; паспортъ и карета уже есть. А потому на это письмо не отвѣчай, а самъ къ тебѣ буду писать изъ Берлина, гдѣ останусь недѣли двѣ. Оттуда предполагаю въ нѣкое мѣстечко Парижъ.
Не откажи, прошу тебя, въ моей убѣдительнѣйшей просьбѣ: кланяйся отъ меня Н. Ф. Павлову и настоятельно упроси его прислать на имя сестры моей Людмилы Ивановны Шестаковой въ Эртелевомъ переулкѣ въ домѣ Томиловой нѣсколько экземпляровъ печатнаго романса (слова Павлова). А также напомни ему, что я отнюдь не отказываюсь отъ благостыни, что-де мнѣ платятъ обыкновенно по 50 р. сер. за каждый романсъ, а 50 р. с. составляютъ около 200 франковъ.
Довольно на этотъ разъ. Идея путешествія сильно радуетъ.
Обнимаю тебя отъ души, твой неизмѣнный другъ М. Глинка.
На прошедшей недѣлѣ былъ маленькій музыкальный вечеръ у насъ; на немъ былъ твой племянникъ князь Долгорукій (41).
XVI.
Imitazione nella quarta con cadenza nel modo plirygico.
[]
S. W. Dehn.
à Berlino 5 Junio. 1836.
Милый и добрый старый другъ Костя!
Пишу тебѣ измученный отъ путешествія, зане старъ бо есмь. Вмѣсто Парижа остаюсь въ Берлинѣ, гдѣ, не смотря на жестокую усталость, уже прилежно работаю съ моимъ учителемъ, профессоромъ Деномъ, первымъ знахаремъ въ свѣтѣ. Письмо твое сестра уже прислала сюда. Прилагаемый при семъ документъ, надѣюсь, доставитъ тебѣ нѣсколько минутъ пріятныхъ -- ты пупкомъ поймешь эти гармоніи, недоступныя орангъ-утангамъ.
Пиши ко мнѣ à Berlin poste restante., или à Berlin, Marienstrasse No 6, гдѣ моя фатера.
Желалъ бы еще поболтать, но силъ не фатаетъ.
Твой неизмѣнный
6 Іюня 1856.
Берлинъ.
Поклонъ всѣмъ добрымъ пріятелямъ.
XVII.
Любезнѣйшій другъ, Константинъ Александровичъ!
Не сѣтуй, что до сихъ поръ не отвѣчалъ тебѣ: путешествіе въ почтовой каретѣ 6 сутокъ (безъ сна), а потомъ три дня проклятой и ненавистной желѣзной дороги меня жестоко избили и изломали, такъ что до сихъ поръ съ раздраженіемъ нервъ справиться не могу; притомъ же отъ раздраженія воспалился лишай на правой рукѣ, и я не могъ держать пера въ оной. Скажу тебѣ также, что не могу изъ Берлина столь же часто писать какъ изъ Питера: жизнь здѣсь крайне единообразна, а занятія дѣльнаго больше.
Жалкую, но отлично сдѣланную твою каррикатуру получилъ; что же дѣлать, другъ мой, пожито было,-- надобно, какъ на Руси говорится, и честь знать. У тебя ноги, у меня руки въ лишаяхъ, и я часто отъ слабости рукъ, желудка и зрѣнія принужденъ только поститься или скучать.
Впрочемъ мнѣ здѣсь хорошо, привольно и спокойно. Хорошо, потому что есть дѣло. Привольно, потому что кормы хороши. (Много и по дешевой цѣнѣ дикихъ козъ, оленей и фазановъ, до коихъ я очень лакомъ; есть и хорошая морская рыба, дичь, овощи etc.), вина хорошія (Мозель въ особенности) и по умѣренной цѣнѣ.,.. Покойно, потому что я живу домосѣдомъ и новыхъ знакомствъ не ищу.
Объ нашихъ музыкальныхъ занятіяхъ буду писать подробнѣе, обождавъ маненько. Съ Деномъ бьемся съ церковными нотами и канонами разнаго рода -- дѣло трудное, но нарочито занимательное, а, дастъ Богъ, и вельми полезное для русской музыки.
Увѣдомь, когда Дворъ пріѣдетъ въ Москву (42) и, узнавъ, сообщи мнѣ адресъ Прасковьи Арсеньевны Бартеневой.
Князю Алексѣю Дмитріевичу Салтыкову (43) усердно кланяюсь.
Пиши подробно и крупно по прилагаемому адресу: Monsieur Michel Glinka Berlin, Marienslrasse No 6. Обнимаю тебя отъ души, Яіелаю тебѣ всего лучшаго и остаюсь твой неизмѣнный другъ.
По словамъ Дена Францъ дѣйствительно Dred, что по русски .....
Берлинъ 9 Іюля/27 Іюня. 1856 года.
XVIII.
Любезнѣйшій другъ, Константинъ Александровичъ!
Давно уже собираюсь писать къ тебѣ, но все какъ-то не приходилось: сперва замучили жары, кои здѣсь столько же несносны, какъ и въ Питерѣ, градъ бо на низменныхъ мѣстахъ расположенъ; потомъ я прихворнулъ, а когда хвораю, то обыкновенно страдаютъ руки, и я пишу съ трудомъ.
Впрочемъ моя пріятно-тихая жизнь въ Берлинѣ однообразна и не представляетъ ничего особеннаго для описанія.
Недавно я получилъ оффиціальное письмо изъ канцеляріи Министра Двора за подписью самого министра графа Адлерберга, въ коемъ изъяснено, что Ихъ Императорскія Величества соблаговолили милостиво принятъ посвященіе моего Польскаго, и Государь приказалъ, чтобъ оный Польскій былъ исполненъ на балахъ, во время коронаціи, начиная съ того, который будетъ данъ въ Грановитой Палатѣ.
Все это мнѣ устроила П. А. Бартенева, чрезъ графа Александра Владиміровича Адлерберга.
На дняхъ я ожидаю партитуру моего Польскаго, вскорѣ послѣ коронаціи онъ будетъ исполненъ здѣсь въ королевскомъ театрѣ -- Opera-haus. Оркестръ чудо: 12 первыхъ, 13 вторыхъ скрипокъ, 7 альтовъ, 9 віолончелей съ приличнымъ числомъ контрабасовъ и проч.
Поговариваютъ даже о постановкѣ Жизни за Царя на сцену; покамѣстъ однакожъ это еще не рѣшено.
У меня есть до тебя важная просьба, а именно: тебя всѣ любятъ и навѣщаютъ, слѣдственно ты можешь всѣмъ мало-мальски меня знающимъ лично или по наслышкѣ (преимущественно же придворнымъ) вбить въ голову, что Глинка-де не въ Парижѣ, а въ Берлинѣ, и что-де окромя здоровья онъ проживаетъ въ Берлинѣ ради музыкальныхъ продѣлокъ.
Такъ какъ я думалъ ѣхать въ Парижъ, то можетъ быть найдутся люди, которые полагаютъ, что я уже тамъ. Между тѣмъ вышло, что, пріѣхавъ въ Берлинъ, я почувствовалъ непреодолимое отвращеніе отъ Франціи и по справкамъ оказалось, что работа съ Деномъ труднѣе, чѣмъ я предполагалъ. Обнимаю тебя отъ души, твой неизмѣнный другъ.
Берлинъ 16/4 Августа 1856 года.
XIX.
Любезнѣйшій другъ, Константинъ Александровичъ!
Только что хотѣлъ я отвѣчать на письмо твое, какъ я получилъ другое отъ тебя съ прискорбнымъ извѣстіемъ о кончинѣ Графа М. Ю. Вьельгорскаго (44). Хотя я уже и зналъ, что онъ разрушался, но это извѣстіе меня тронуло: графъ М. Ю. принадлежалъ именно къ разряду тѣхъ немногихъ людей, которымъ, кажется, никогда умирать не слѣдовало. Нашихъ мелкихъ недоразумѣній и воспоминать не хочу (45), a помню только его дружбу и доброжелательность ко мнѣ. Миръ праху его!
Здоровье мое плохо: желудокъ, а въ особенности печень очень разстроены, и нервы часто и шибко пошаливаютъ, не смотря на то, что я стараюсь помнить,что я уже зѣло не молодъ (объ этомъ можешь справиться у фотографа Левицкаго, который нынѣшней весною снялъ съ моей хари удивительнѣйшій портретъ и, буде пожелаешь, чрезъ твоихъ знакомыхъ можешь получить экземпляръ онаго) и воздерживаюсь, елико возможно, отъ всѣхъ излишествъ.
Каникулярные жары заставили меня временно прекратить мои весьма занимательныя, но трудныя работы съ Деномъ. При самыхъ благопріятныхъ обстоятельствахъ едва ли совладаемъ съ церковными тонами, двойною фугою и канонами въ теченіи зимы. Во всякомъ случаѣ дѣло рѣшено: до Мая будущаго года остаюсь здѣсь. Если же Богъ продлитъ мнѣ жизнь и обстоятельства позволятъ мнѣ продолжить путешествіе, я не прочь завернуть въ мѣстечко Парижъ, гдѣ я люблю въ особенности весну, лѣто и часть осени; la saison du monde élégant, или какъ это называютъ la grande saison de Paris, т. е. отъ Ноября до Апрѣля, для меня невыносима. Всего болѣе мнѣ нравятся звѣринцы: le jardin des plantes et le boulevard des Italiens avec les environs. Время все изглаживаетъ: на будущій годъ воспоминанія войны будутъ тусклѣе, а слѣдственно жить въ Парижѣ будетъ сноснѣе, а можетъ быть даже пріятно (46).
Кашперовъ тебѣ кланяется; онъ здѣсь съ молодой женою -- милою и очень образованною женщиною. Онъ поселился по сосѣдству со мною до весны, желая съ одной стороны насладиться спокойствіемъ послѣ различныхъ треволненій; работаетъ каждый день съ Деномъ и, мнѣ кажется, что онъ съ музыкальнымъ талантомъ.
Оперы еще не начались -- примадонны въ разгонѣ, давать же будутъ вещи превосходныя; на дняхъ у меня квартетъ.
Если Яковлевъ (47), Аркаша и Ѳирсъ еще въ Москвѣ, усердно имъ отъ меня кланяйся.
Обнимаю тебя отъ души, твой неизмѣнный
NB. Если можешь, пиши еще крупнѣе. Мой новый адресъ: Französische Strasse No 8.
Берлинъ. 22/10 Сентября 1856 г.
XX.
Любезнѣйшій другъ, Константинъ Александровичъ!
Не сѣтуй, что не сейчасъ по полученіи отвѣчаю на твои;дружескія письма. Причина -- не дѣнь, а вообще говоря, я не большой охотникъ писать. Къ тому же моя совершенно отшельническая жизнь въ Берлинѣ не даетъ повода -- плодить матерію (какъ говаривала блаженной памяти моя няня).
Въ одномъ изъ твоихъ писемъ ты рекомендовалъ мнѣ завернуть въ мѣстечко Парижъ. Я, однакожъ, остался здѣсь и не раскаяваюсь.
Окромѣ разнаго рода продовольствій, а наипаче скромной и тихой жизни, которая мнѣ зѣло по нутру, одни музыкальныя наслажденія ужъ достаточны, чтобы приковать меня къ Берлину въ зимніе мѣсяцы.
Перечень слышаннаго мною, въ теченіе мѣсяца съ небольшимъ, объяснитъ это дѣло лучше:
Въ Opernhause:
1. Фиделіо Бетховена съ двумя увертюрами Е dur и С dur.
2. Орфей Гдюка.
3. Clemenza di Tito Моцарта съ басетъ-горномъ (NB).
NB означаетъ, что у насъ въ несносномъ Питерѣ басетъ-горнъ всегда замѣняютъ кларнетомъ, а разница огромная.
4. Nozze di Figaro Моцарта.
5. Zauberflote Моцарта.
Эти двѣ послѣднія оперы были даны весьма зѣло удовлетворительно. Оркестръ и хоры чудо! Не нашимъ чета!
Окромѣ того: Въ Gingverein:
Знаменитая Missa Баха H moll: въ оной же чудеса поэзіи и изобрѣтенія.
Предстоятъ еще: а) Въ театрѣ:
На будущей недѣлѣ Альцеста Глюка -- важная вещь. b) Въ Gingverein: Баха Мотетъ и Requiem Керубини!
Дальнѣйшее окажется въ послѣдствіи.
Медленно, но прочно идутъ мои занятія съ Деномъ, все бьемся съ фугами. Я почти убѣжденъ, что можно связать фугу западную съ условіями нашей музыки узами законнаго брака.
Извини, что больше не пишу, скажу только, что мнѣ здѣсь хорошо, что не мѣшаетъ, однако, любить по прежнему тѣхъ, которыхъ я любилъ, какъ тебя. Твой неизмѣнный другъ М. Мимоза (48).
Берлинъ. 15/3 Ноября 1856 г.
(1)(2) "Шалунъ-Бетховенъ", "мѣстечко Парижъ". Выраженія эти и тому подобныя были очень свойственны Глинкѣ. Послѣднее было, кажется, имъ же и изобрѣтено когда-то и потомъ было въ большомъ ходу.
(3) Однофамилецъ этотъ(впрочемъ вовсе не родственникъ корреспондента Глинки) былъ Александръ Ивановичъ Булгаковъ, молодой преподаватель Русскаго языка въ Театральной школѣ, умершій въ 1837 году. Онъ обладалъ стихотворческимъ даромъ и написалъ нѣсколько водевилей, имѣвшихъ успѣхъ на сценѣ, каковы: "Дебютантъ", "Жена сосѣда", "Тише ѣдешь, дальше будешь" и др., особенно "Артистъ", въ которомъ былъ неподражаемъ въ ролѣ съ переодѣваньями покойный Н. О. Дюръ, а потомъ В. В. Самойловъ. Слова романса, о которомъ говоритъ Глинка, написаны Булгаковымъ. Вотъ начало его:
Прости меня, прости, прелестное созданье!
Упрекомъ, можетъ быть, тебя я оскорбилъ;
Я выслушалъ твое съ восторгомъ оправданье,
Я счастливъ снова сталъ, я снова полюбилъ.
Стихи эти и вообще память о Булгаковѣ неразрывны съ романомъ, который всѣ знали въ наше время. У старыхъ театраловъ и теперь сохраняются портреты очень милой пѣвицы и истой красавицы Анны Матвѣевны Степановой въ ролѣ "Пеки" въ оперѣ Обера "Бронзовый конь". Когда она еще была въ Театральной шкодѣ, въ нее страстно былъ влюбленъ Булгаковъ и къ ней написалъ стихи приведеннаго выше романса. Она имѣла множество поклонниковъ и въ креслахъ, и за кулисами, и въ стѣнахъ школы и дирекціи. Въ числѣ послѣднихъ, кромѣ Булгакова, былъ на первомъ планѣ преподаватель Французскаго языка въ Школѣ, остроумный, просвѣщенный и веселый собесѣдникъ, обрусѣвшій Французъ Ѳедоръ Николаевичъ Оберъ, большой мой пріятель, нынѣ умершій. Булгаковъ мучительно ревновалъ къ нему Степанову. Помню слѣдующіе, относящіеся къ этому обстоятельству стихи покойнаго поэта Бахтурина, изъ большаго и гдѣ нибудь вѣроятно хранящагося у меня, стихотворенія его, гдѣ описаны всѣ театралы и предметы ихъ обожанія въ то время:
Любви и прелести расцвѣтъ,
Цвѣтокъ роскошный Юга!
Съ Оберомъ за тебя поэтъ
Грызутся другъ на друга.
Елена новая зажечь
Хотя не можетъ Трои,
(Не обнажатъ свой статскій мечъ
Учителя-герои)
Но царствуетъ межъ нихъ давно
Раздора пламень страшный,
И все боюсь я за одно.--
За вызовъ рукопашный.
Но эта комически-преувеличенная сторона дѣла имѣла печальную изнанку. Булгаковъ такъ страдалъ сердечно и душевно отъ своей страсти, что наконецъ и заболѣлъ опасно и, такъ какъ натура его была физически не изъ сильныхъ, вскорѣ былъ побѣжденъ недугами. Въ наше время общее повѣрье было, что Булгаковъ "умеръ отъ любви". Свидѣтельство тому сохранилось въ одномъ стихотвореніи пріятеля его, тоже страстнаго театрала того времени, Димитрія Петровича Сушкова: "Памяти Булгакова", напечатанномъ въ 1 изданіи его стихотвореній. (С.-Пб., 1838).
Что касается до исхода романа А. М. Степановой, то онъ былъ также крайне грустенъ. Надъ всѣми прочими соперниками умершаго вскорѣ восторжествовалъ одинъ. Но Степанова, вышедши изъ Школы, недолго пережила Булгакова. Она умерла въ концѣ 1838 года, двадцати лѣтъ отъ роду, среди самыхъ печальныхъ обстоятельствъ, таинственныхъ и даже трагическихъ, о которыхъ тогда говорили между собою только конфиденціяльно и теперь, почти черезъ 30 лѣтъ, неудобно распространяться.
(4) Прелестная музыка этого романса (на одинъ голосъ) была напечатана въ "Репертуарѣ" 1839 или 1840 года. Написалъ ее Павелъ Степановичъ Ѳедоровъ, нынѣ начальникъ репертуарной части Петербургскихъ театровъ. Онъ авторъ множества прекрасныхъ водевилей съ остроумными куплетами, для которыхъ самъ часто сочинялъ или удачно подбиралъ музыку. П. С. Ѳедоровъ отличный музыкантъ, и его стараніями успѣшно возстановлена въ Петербургѣ Русская опера, не смотря на опасное соперничество Итальянцевъ.
(5) Слова Нестора Васильевича Кукольника
(6) Еще одно изъ обычныхъ выраженій Глинки.
(7) Николай Николаевичъ Норовъ, нынѣ сенаторъ, всегда считался по справедливости однимъ изъ первыхъ знатоковъ музыки въ Петербургскомъ обществѣ.
(8) Графъ Михаилъ Юрьевичъ Віельгорскій (род. 31 Окт. 1787, ум. 28 Августа 1856), незабвенный для всѣхъ артистовъ, и самъ отличный виртуозъ.
(9) Людвигъ Андреевичъ Гейденрейхъ, врачъ при дирекціи театровъ, страстный любитель музыки. Ему посвятилъ Кукольникъ драму свою "Іоаннъ-Антонъ Лейзевицъ"(1839).
(10) Глинка вообще любилъ уменьшительныя, особенно въ собственныхъ именахъ. Одно время онъ усердно ухаживалъ за очень хорошенькой воспитанницей Театральной Школы, но плохой пѣвицей, Каролиной К., которую называли "Линочкой". Я какъ то сказалъ ему, что странно такому отличному музыканту плѣняться такой плохой музыкантшей, которая должна бы этимъ недостаткомъ разочаровать его. Глинка отвѣчалъ, что она ему все-таки очень нравится и прибавилъ: "замѣть, что мы созданы другъ для друга; она Линочка, а я -- Глиночка". Такъ его прозывали часто въ нашемъ пріятельскомъ кругу.
(11) Модестъ Маврикіевичъ Коньяръ, нынѣ Вологодскій вице-губернаторъ, музыкантъ и любитель искусства.
(12) Сергѣй Ивановичъ Штуцманъ, нынѣ умершій. Онъ памятенъ Москвѣ, какъ капельмейстеръ Московской оперы.
(13) Дарья Михайловна Леонова, ученица Глинки, прекрасно исполнявшая партіи "Ванна" и "Ратмира" въ его операхъ. О ней часто говорится ниже.
(14) Осипъ Аѳанасьевичъ Петровъ, знаменитый и любимѣйшій пѣвецъ нашъ, воплотившій въ себѣ типъ "Сусанина" и создавшій потомъ роль "Руслана".
(15) Василій Васильевичъ Самойловъ, славный актеръ нашего времени, началъ сценическое свое поприще какъ оперный артистъ и, обладая пріятнымъ теноромъ, съ успѣхомъ исполнялъ партіи "Рембо" въ "Робертѣ" и др.
(16) Выраженія "ненавистная'' не должно тутъ принимать безусловно и въ самомъ обширномъ значеніи этого слова. Глинка конечно не былъ партизаномъ итальянской музыки; но я самъ слыхалъ его восторженныя похвалы представленіямъ итальянскихъ оперъ, когда они игрались въ Петербургѣ такою труппою, какая была тамъ во время Рубини. Я самъ видѣлъ слезы на его глазахъ во время финала 1 акта "Сонамбулы" и т. п. Впрочемъ все это относится къ гораздо болѣе ранней эпохѣ.
(17) Дѣло тутъ идетъ о либретто "Двумужницы". Надъ либретто "Руслана", которое писалось по частямъ, сколько помнится, Н. В. Кукольникомъ, покойнымъ М. А. Гедеоновымъ и другими, тоже работалъ отчасти самъ Глинка.
(18) Тутъ говорится о любезномъ пріятелѣ нашемъ Графѣ Аркадіѣ Павловичѣ Голенищевѣ-Кутузовѣ(род. 1809, ум. 1859), который принадлежалъ къ числу пѣвцовъ-любителей и диллетантовъ музыки.
(19) Забавно, что Глинка, попрекая Булгакову за французское письмо, самъ по привычкѣ вставляетъ тутъ же французскую фразу.
(20) Еще одно изъ любимыхъ выраженій Глинки.
(21) Такъ названъ здѣсь докторъ Л. А. Гейденрейхъ. См. прим. 9.
(22) Это слово Глинка употреблялъ часто и въ разныхъ значеніяхъ. Напр. онъ говаривалъ: "эту ноту, если не хватаетъ голоса, можно взять всегда пупкомъ" и т. п.
(23) Эта каватина Гориславы съ удивительнымъ акомпанементомъ, въ которомъ большую роль играетъ Фаготъ, находится въ 3-мъ актѣ "Руслана" и есть одно изъ самыхъ свѣжихъ и увлекательныхъ вдохновеній Глинки. Она отличается характеромъ необыкновенной страстности. Между тѣмъ при постановкѣ "Руслана" партія Гориславы была отдана молоденькой и прехорошенькой пансіонеркѣ Школы Э. И. Шифердекеръ, носившей на афишахъ имя Лилѣевой, которая очень мило исполняла роли игривыя и веселыя въ родѣ Ритты -- въ "Цанаѣ", Адины въ "Любовномъ Напиткp3;" и т. п., соотвѣтствовавшія и ея наружности, и ея голоску, чистенькому, гибкому, но вовсе непригодному для выраженія страсти. Глинка былъ въ отчаяніи особенно отъ холодности, съ которой Лилѣева произносила восклицаніе: "О!" передъ словами: "мой Ратмиръ". Онъ требовалъ для него хоть жизни, если не огня, а Лилѣева никакъ не могла перенять его урока. На одной изъ послѣднихъ репетицій Гливка, какъ самъ мнѣ тогда разсказывалъ, подкрался сзади къ Лидѣевой и, дождавшись несчастнаго такта, неожиданно ущипнулъ ее за руку, такъ что она вскрикнула и, неудававшееся ей и пропадавшее: "О!", раздалось, полное неподдѣльной жизни. Глинка сказалъ пѣвицѣ: "вотъ видите, что можно дать этому восклицанію выраженіе; старайтесь произносить его и впередъ хоть такъ, какъ сейчасъ".
(24) Помню, какъ эту превосходную пьесу (о которой много говорится ниже) разыгралъ въ первый разъ въ Павловскомъ вокзалѣ извѣстный оркестръ Германа. Это было въ 1839 году, сколько могу припомнить.
(25) Даровитый карикатуристъ, издававшій въ послѣдствіи "Искру". Въ числѣ тогдашнихъ карикатуръ его альбома, былъ между прочимъ рядъ презабавныхъ рисунковъ подъ названіемъ: "День изъ жизни Глинки", гдѣ онъ изображался въ разные часы дня и ночи.
(26) Князь Левъ Григорьевичъ Голицынь, большой любитель музыки,
(27) Г. Лоди, пѣвецъ-любитель, поступилъ на Петербургскую сцену въ 1838 году. Онъ съ успѣхомъ пѣлъ нѣкоторыя теноровыя партіи, какъ напр. "Сабинина", "Полліона"(въ Нормѣ), но вскорѣ прекратилъ свое артистическое поприще.
(28) Подъ прозвищемъ "Ѳирса" издавна извѣстенъ въ обществѣ остроумный и даровитый князь Сергѣй Григорьевичъ Голицынъ, диллетантъ и стихотворецъ. Глинка написалъ музыку на переведенныя имъ изъ Мицкевича стихи: "Когда, въ часъ веселый, откроешь ты губки" и на другія слова его сочиненія. Позднѣйшее примѣчаніе. Недавно пришло печальное извѣстіе о кончинѣ этого достолюбезнаго человp3;ка. Онъ умеръ въ Польшѣ, въ имѣніи своемъ, 19 Ноября 1868, на 63 году отъ роду.
(29) Дмитрій Ивановичъ Нарышкинъ, недавно умершій, памятный всѣмъ знавшимъ его своею любезностію,
(30) Супруга Д. И. Нарышкина Марья Арсеньевна принадлежитъ къ артистическому семейству Бартеневыхъ. Старшая сестра ея, фрейлина Прасковья Арсеньевна Бартенева, была одна изъ очаровательнѣйшихъ пѣвицъ своего времени.
(31) Николай Филипповичъ Павловъ(род. 1803, ум. 29 Марта 1864), даровитый публицистъ и критикъ, извѣстный также своими повѣстями, написалъ когда-то нѣсколько очень хорошихъ стихотвореній. Изъ нихъ между прочимъ положены на музыку романсы: "Не говори: ни да, ни нѣтъ" -- Верстовскимъ и "Не называй ее небесной" -- Глинкой.
(32) Владиміръ Никитичъ Кашперовъ, нынѣ Профессоръ Московской Консерваторіи и авторъ недавно игранной въ Москвѣ оперы "Гроза".
(33) "Злоба", "злобный" слова эти употреблялись Глинкой для обозначенія, что то или другое обработано тщательно, оригинально и т. п.
(34) Строки эти писаны были въ ту минуту, когда заключался Парижскій миръ.
(35) Самуилъ Ивановичъ Зибертъ, экзекуторъ Московскаго Почтамта, извѣстный много лѣтъ жителямъ Москвы своею предупредительностію оказывать услуги всякому, кто имѣетъ дѣло въ Почтамтѣ. Скончался въ Декабрѣ 1868 г.
(36) Ферзингъ былъ отличный басъ Нѣмецкой оперной труппы, существовавшей въ Петербургѣ съ 1834 по 1843 годъ. Онъ пѣлъ тамъ съ большимъ успѣхомъ множество партій и былъ особенно хорошъ въ "Каспарѣ",("Фрейшицъ" Вебера), въ "Бертрамѣ"("Робертъ" -- Мейербера) и "Кардиналѣ Брони"(Жидовка -- Галеви). Потомъ онъ уѣхалъ за границу, а черезъ нѣсколько лѣтъ возвратился въ Россію и вступилъ опять на сцену, въ Итальянскую труппу, но конечно уже на второстепенныя роли. Затѣмъ онъ совершалъ артистическое путешествіе по Россіи съ Д. М. Леоновою, о чемъ здѣсь и говорится.
(37) Абрамъ Семеновичъ Аладьинъ, Московскій диллетантъ.
(38) Въ началѣ 1856 года отецъ Булгакова, Александръ Яковлевичъ(род. 23 Ноября 1781, ум. 1863) много лѣтъ занимавшій должность Московскаго Почтъ-Директора, пожалованъ былъ Сенаторомъ. Поэтому онъ и жившій съ нимъ сынъ переѣхали тогда изъ обширнаго помѣщенія, которое они занимали въ зданіи Почтамта, на наемную квартиру, въ домъ Гундіуса, на Яузскомъ бульварѣ, близь Красныхъ воротъ. A.C. Аладьинъ разказывалъ Гливкѣ объ "atelier" Константина Булгакова, который составлялъ его квартиру въ Почтамтѣ и заключалъ въ себѣ между прочимъ двѣ огромныхъ комнаты, загроможденныхъ инструментами, разными мебелями и пр., а всѣ стѣны ихъ до потолка были увѣшаны портретами и рисунками. Помѣщеніе это было въ самомъ дѣлѣ чрезвычайно оригинально и пріятно само по себѣ, не говоря уже о томъ, какъ бывало тамъ весело и какъ тамъ "музицировали".
(39) Яковъ Карловичъ Кель, молодой музыкантъ съ большими дарованіями, жившій у Булгакова.
(40) Людмила Ивановна Шестакова.
(41) Князь Николай Александровичъ Долгорукій, нынѣ Полтавскій губернскій предводитель дворянства, родной племянникъ Булгакова, надѣленный разнородными артистическими дарованіями, такъ сказать семейными у Булгаковыхъ.
(42) Дворъ ѣхалъ тогда въ Москву для торжества коронованія Государя Императора.
(43) Князь Алексѣй Дмитріевичъ Салтыковъ (род. 1806, ум. 1858), извѣстный по роскошно изданному имъ путешествію въ Индію.
(44) Онъ скончался 28 Августа 1856 года. См. прим. 8.
(43) Недоразумѣнія эти касаются нѣкоторыхъ обстоятельствъ, относящуюся къ эпохѣ окончанія партитуры "Руслана" и постановки его на сцену. Но изъ самаго этого письма видно, какъ любилъ Глинка графа и какъ послѣдній былъ достоинъ любви своихъ собратьевъ по искусству.
(46) Всякому Русскому не можетъ не быть пріятно видѣть въ знаменитомъ соотечественникѣ такую черту искренняго патріотизма и выраженіе чувства такъ сказать политическаго иди "международнаго" приличія. Глинка, черезъ полгода послѣ заключенія Парижскаго мира, не полагалъ возможнымъ считать залеченными раны, нанесенныя намъ при геройской защитѣ Севастополя и жить какъ ни въ чемъ не бывало среди народа, столь недавно намъ враждебнаго, забывая такъ скоро кровавые счеты Россіи съ вчерашними непріятелями.
(47) Иванъ Алексѣев. Яковлевъ, одинъ изъ первыхъ богачей въ Европѣ См. также прим. 18 и 28.
(48) Это было прозвище, не помню по какому случаю, данное когда-то Глинкѣ. Строки эти, писанныя Глинкой за два съ небольшимъ мѣсяца до кончины, даютъ понятіе о томъ, какъ трудился онъ для искусства и какія сокровища собиралъ онъ для будущей своей дѣятельности, прерванной столь преждевременною кончиною.
